Синявский Вадим Иванович

(Адрес почты sandal77772@mail.ru)

Гоголь. Выборочный психоанализ. Вторая часть.

Глава вторая. Гоголь как психологический тип.

1. Определение типа.

Нам уже в какой-то степени известна внешняя биографическая канва душевного становления Н.В.Гоголя. Стоящие за ней внутренние элементы её взаимообусловленности и взаимодействия с психическим развитием личности Гоголя должны проясниться в свете анализа по принципам психоаналитической концепции З.Фрейда. Её мы задействуем в четвертой главе, сейчас же нам необходимо охарактеризовать и определить установку восприятия Гоголем как явлений окружающей действительности, так и явлений своего душевного мира, определить, к какому психологическому типу мы отнесем Гоголя. Это, с одной стороны, даст нам возможность вплотную подступить к пониманию творческого процесса Гоголя - процесса создания бессмертных произведений, с другой - в некоторых случаях послужит обосновательным фундаментом наших дальнейших предположений и тезисов.

Учение о психологических типах разработал основатель мощного ответвления ортодоксального психоанализа - аналитической психологии - швейцарский ученый Карл Густав Юнг. В короткое время теория типов получила признание во всем мире. Даже советская психология приноровила её к своим идеям.

Согласно этому учению, "помимо многих индивидуальных различий человеческой психики существует также типическое различие, и прежде всего два резко различных типа, названные типом экстраверсии и интроверсии. Рассматривая течение человеческой жизни, мы видим, что судьбы одного обусловливаются преимущественно объектами его интересов, в то время как судьбы другого - прежде всего его собственной внутренней жизнью, его субъектом"(Юнг,1992,3). "Каждый человек обладает обоими механизмами, экстраверсией и интроверсией, и только относительный перевес одного или другого определяет тип"(та же,4).

Учение о психологических типах носит универсальный характер и может быть применено как к каждому из нас, так и к тем или иным категориям людей. Довольно четко различимы психологические типы в мире художников. Экстраверты (следует повторить - по преимуществу) живо реагируют на процессы, происходящие в обществе и культуре и, как правило, активно в них участвуют. Художественный интерес и писательская интуиция направлены вовне их. Интроверты-художники же погружены в свой собственный душевный мир, а явления объективной реальности в их восприятии преломляются через призму, нередко причудливо-искривленную, психологического самоанализа. Метафорически (сравнение принадлежит В.Розанову: статья "О Пушкинской Академии") первых можно представить как "пантеистов", признающих за объектом самостоятельную ценность, вторых - как "монотеистов", ставящих ценность объекта в зависимость от их собственной субъективной оценки.

В русской литературе среди экстравертов мы найдем А.Пушкина, И.Тургенева, А.Чехова, среди интровертов - Н.Гоголя, М.Лермонтова, Ф.Достоевского. Эту психологическую оппозицию остро чувствовал замечательный русский философ В.В.Розанов: "Пушкин - "всебожник", т.е. идеал его дрожал на каждом листочке Божьего творения; в каждом лице человеческом, поискав, он мог, или, по крайней мере, готов был его найти... Можно Пушкиным питаться, и можно им одним пропитаться всю жизнь. Попробуйте жить Гоголем, попробуйте жить Лермонтовым, вы будете задушены их сердечным и умственным монотеизмом... Через немного времени вы почувствуете ужасную удушаемость себя, как в комнате с закрытыми окнами и насыщенной ароматом сильно пахучих цветов, и броситесь в двери с криком: "Простора! Воздуха!"... У Пушкина все двери открыты, да и нет дверей, потому что нет стен, нет самой комнаты: это в точности сад, где вы не устаете"(Розанов, 1990/г/,256). Представитель русской психологической школы Д.Н.Овсянико-Куликовский означенную выше оппозицию представлял как противостояние двух типов художников: художников-наблюдателей (Пушкин. Тургенев и др.) и художников-экспериментаторов (Гоголь, Лермонтов и др.) (Овсянико-Куликовский,1989,231).

Нетрудно убедиться, читая развернутые развернутые определения Овсянико-Куликовского, что под наблюдателями и экспериментаторами он подразумевал, по сути, экстравертов и интровертов. Но, даже не апеллируя к авторитетам, а лишь ознакомившись с биографией и творчеством Гоголя, с большой долей уверенности мы можем утверждать, что он принадлежал к интровертированному психологическому типу. Известная психическая предрасположенность вкупе с преследовавшим его вынужденным одиночеством (вспомним хотя бы годы, проведенные в Нежине) толкали Гоголя к самоуглублению, к отвращению от реальной жизни. Когда глубоко копаешь, видишь корни и состав почвы, но остающиеся наверху кажутся меньше и мельче, уже и не люди совсем - не говорить с ними, а только и остается, что "экспериментировать". Но - об экспериментах позже. По одной из излюбленных метафор Абрама Терца, Гоголь всю жизнь копал себе могилу, пока, наконец, его в ней не закопали живым (Терц,1992,6).

Юнг не останавливается на общем различии типов по установке: экстраверсии и интроверсии, но идет дальше, дифференцируя типы и по психическим функциям: "Основными функциями являются мышление, эмоции, ощущения и интуиция. Если привычно господствует одна из функций, то появляется соответствующий тип. Поэтому,- пишет Юнг,- я различаю мыслительный, эмоциональный, сенсорный и интуитивный типы. Каждый из этих типов, кроме того, может быть экстравертированным и интровертированным, смотря по своему поведению по отношению к объекту..."(Юнг,1992,7). Мыслительный и эмоциональный типы Юнг относит к рациональным типам, а сенсорный и интуитивный - к иррациональным.

Каждому из функциональных типов Юнг предпосылает примеры. Так, характерными представителями мыслительного интровертированного типа являются определенного склада мыслители (Юнг называет имена Канта и Ницше). Эмоциональный интровертированный тип характерен большей частью для женщин. К сенсорному и интуитивному типам относимо, считает Юнг, большинство художников-интровертов. При этом, сенсорный интроверт отличается от интуитивного глубиной восприятия. Первый ограничивается, как правило, субъективным восприятием предмета на уровне ощущения. Второй обосновывает восприятие на интуиции, "прозревая бездны". Именно этот тип дает миру пророков (там же,91).

Если мы говорим о Гоголе-писателе, то особых трудностей в определении типа у нас не возникает. Без колебаний мы отнесем его к интуитивному интровертированному типу. Но говоря о личности Гоголя в целом, мы порой останавливаемся в растерянности, ибо в ней непостижимым образом умели сочетаться глубинные прозрения и дотошный психологический анализ ("гением разлагающего психоанализа" назвал Гоголя Овсянико-Куликовский: 1989,222), "витание в облаках", "дон-кихотство" с педантичной приземленной мелочностью. А.Терц, рассуждая о дон-кихотстве Гоголя, заметил: "Он был Дон-Кихотом, смешавшим дон-кихотские выходки с ухватками Санчо Пансы, и досаждал своим здравомыслием хуже сумасшедшего"(Терц,1992,29).

Рассматривая в дальнейшем Гоголя как интуитивного интроверта, не забудем о внутренней противоречивости личности писателя, а это должно уберечь нас от излишней односторонности.

2. Взгляд снаружи.

Первое, на что мы обратим внимание, будет отъединение Гоголя в своём творчестве от внешнего мира, возникающее необходимо из направленности его сознания на свой внутренний мир (естественно отсюда вытекает и элемент двойничества. "Всегда один и один - это даёт со временем двух",- говорит Ницше в своём "Заратустре"(Ницше,1990,40) ). Овсянико-Куликовский, смотревший на Гоголя как на фигуру эгоцентрическую (интроверты, как правило, отмечены печатью эгоцентризма), писал: "Он постоянно чувствует себя во всех впечатлениях, радостях, скорбях, во всем, что он переживает. Такому человеку трудно отрешиться от своего "я", забыть о нем, отдаться делу, страданию, наслаждению, чтобы при этом не думать о своём "я", которое действует, страдает, наслаждается"(Овсянико-Куликовский,1989,223). Сам Гоголь как-то в письме заметил: "Для меня нет жизни вне моей жизни..."(Гоголь,1957,49)."Он был до такой степени был уединен в своей душе, что не мог коснуться ею никакой иной души: и вот отчего почувствовал всю скульптурность наружных форм, движений, обликов, положений",- это уже пишет о Гоголе Розанов в "Легенде о великом инквизиторе"(1990/а/51). Продолжая мысль Розанова, скажем, что поэтому-то наружные формы в произведениях Гоголя и сводимы к единому источнику - душе самого Гоголя.

Говорить же о реализме в смысле отражения объективной действительности представляется тенденциозным и неправомочным. Крупный русский литературовед рубежа 19-20 веков С.Венгеров в своей монографии о Гоголе, основываясь на фактическом материале, убедительно доказывает, что в основе и "Ревизора" и "Мертвых душ" нет реальных наблюдений русской действительности, и что в них он воссоздавал Россию "чисто символическим путем". "Нельзя даже с уверенностью сказать,- пишет он,- зима или лето сопровождает действие первого тома "Мертвых душ" (Венгеров,1913,134). Сам Гоголь не уставал повторять, что его творчество - это его "душевное дело", имеющее отдаленное отношение к объективной действительности. В письме к Плетневу Гоголь пишет; "Тот наставник поступит неосторожно, кто посоветует своим ученикам учиться у меня искусству писать: он заставит их производить карикатуры. У меня никогда не было стремления быть отголоском всего и отражать в себе действительность, как она есть вокруг нас" (цит.по: Гиппиус,1924,154). Того же Плетнева он уверяет: "Всё мною написанное замечательно только в психологическом отношении"(цит.по: Герсеванов,1861,106). О том же в "Выбранных местах из переписки с друзьями": "Герои мои потому близки душе, что они из души... все мои последние сочинения - история моей собственной души... Выдумать кошмаров - я их также не выдумывал, кошмары эти давили мою собственную душу: что было в душе - то из неё и вышло"(697).

Современники же чаще и не сомневались, что Гоголь пишет с "матушки-натуры", и одни - хвалили и верили, другие - проклинали и верили в правдивость его картин. Авторитетный критик Н.Полевой в рецензии на "Мертвые души" патетически восклицал: "Если вы предполагаете ваш проклятый город в России, то вы клевещете не только на человека, но и на родину свою" (Полевой,1990,347). На это в ответ, в середине 20 века, В.Набоков язвительно недоумевал: "Непонятно, какой надо иметь склад ума, чтобы увидеть в Гоголе предшественника "натуральной школы" и реалистического живописания русской жизни" (Набоков,1989,589).

Юнг обращает внимание на одну характерную оcобенность интуитивного интроверта: "Углубление интуиции чрезвычайно отдаляет индивидуума от осязаемой действительности, так что он становится загадкой даже для непосредственно его окружающих." Нередко его воспринимают "своего рода мудрым полудураком. персонажем "психологического романа" (Юнг,1992,92). Это настолько верно в отношении Николая Васильевича, как если бы Юнг, когда писал эти строки, имел в виду именно Гоголя.

"Таинственным карлой" прозвали его соученики по нежинскому лицею. Один из близких знакомых. искренно любивший Гоголя И.С.Аксаков вспоминал: "Он был живой таинственнее, призрачнее, чем умерший" (Ермаков,1923,23). "Вот до какой степени Гоголь для меня не человек, что я, который в молодости очень боялся мертвецов, не мог произвести в себе этого чувства во всю последнюю ночь",- то есть чувство естественного страха перед мертвым телом. Это пишет тот же Аксаков тотчас после смерти Гоголя... Погодин с дружеской откровенностью называет Гоголя "отвратительнейшим существом". И так каждый: одни обвиняют его в ханжестве, другие признаются, что считают его "кандидатом в святые отшельники или... в дом умалишенных", и чуть не в присутствии "друга" и "учителя" рассуждают о его сумасшествии и плутовстве в его сумасшествии"(Мережковский,1991,253). Литератор Ф.Чижов в письме к Е.М.Хомяковой, одной из немногих женщин, к которым Гоголь был неравнодушен (как мы полагаем), наставлял её: "Я думаю, Вы не шутите над Гоголем, ради бога. не шутите. Я с ним не схожусь, но это человек до того стоящий самого глубокого уважения, - и тут же пишущий добавляет в скобках, - (как писатель)" (Лит.наследство,1952,778).

Что это? И отчего? От того ли, что никак нельзя было подступиться к душе Гоголя, а сам он к ней не подпускал? "Я почитаюсь загадкой для всех, никто не разгадал меня совершенно",- пишет он девятнадцатилетним. Позже он не раз повторит: "Души моей никто не может знать"(там же,265).

Не последнюю роль во всеобщем непонимании сыграли и многочисленные экстравагантные выходки Гоголя, которыми изобилует его биография и которые Овсянико-Куликовский называл опытами художника-экспериментатора. Но эксперимент - это сознательно производимый опыт с определенной целью. В случае же с Гоголем сознательной цели некоторых его поступков оставалось только взывать к здравому смыслу, настолько они непонятны.

Желающий ознакомиться с ними может заглянуть в любой компетентный биографический источник, и, уверяем вас, долго искать не придется. Мы же приведем один из подобных случаев, где внешняя обыденность рассказа в ближайшем рассмотрении оборачивается фантасмагорической абсурдностью, - чем-то в духе Кафки или, правильнее, - в духе Гоголя. Эпизод этот примечателен и обладает внутренней законченностью, поэтому приведем его целиком.

С.Т.Аксаков в своих воспоминаниях о Гоголе описывает путешествие, предпринятое его семейством (им самим, его супругой Верой и младшим сыном Мишей) совместно с Гоголем в 1839 году, во время которого ему запомнился обед в городе Торжке: "Гоголь был тогда ещё немного гастроном; он взял на себя распоряжение нашим кофеем, чаем, завтраком и обедом. Ехали мы чрезвычайно медленно, потому что лошади, возившие дилижансы, едва таскали ноги, и Гоголь рассчитал, что на другой день, часов в пять пополудни, мы должны приехать в Торжок, следственно должны там обедать и полакомиться знаменитыми котлетами Пожарского, и ради таковых причин дал нам только позавтракать, обедать же не дал. Мы весело повиновались такому распоряжению. Вместо пяти часов мы приехали в Торжок в три часа утра. гоголь шутил так забавно над будущим нашим утренним обедом, что мы с громким смехом взошли на лестницу известной гостиницы, а Гоголь сей час заказал нам дюжину котлет с тем, чтобы других блюд не спрашивать.

Через полчаса котлеты были готовы, и одна их наружность и запах возбудили сильный аппетит в проголодавшихся путешественниках. Котлеты были точно необыкновенно вкусны, но вдруг (кажется. первая Вера) мы все перестали жевать, а начали вытаскивать из своих ртов довольно длинные белокурые волосы. Картина была очень забавная, а шутки Гоголя придавали столько комического этому приключению, что несколько минут мы только хохотали, как безумные. Успокоившись, принялись мы рассматривать свои котлеты, и что же оказалось? В каждой из них мы нашли по нескольку десятков таких же длинных белокурых волос! Как они туда попали, я и теперь не понимаю. Предположения Гоголя были одно смешнее другого. Между прочим, он говорил с своим неподражаемым малороссийским юмором, что "верно, повар был пьян и не выспался, что его разбудили и что он с досады рвал на себе волосы, когда готовил котлеты; а может быть он и не пьян и очень добрый человек. а был болен недавно лихорадкой, отчего у него лезли волосы, которые и падали на кушание, когда он приготовлял его, потряхивая своими белокурыми кудрями". Мы послали за половым, и Гоголь предупредил нас, какой ответ мы получим от полового:"Волосы-с? Какие же тут волосы-с? Это так-с. ничего-с! Куриные перушки или пух, и проч. и проч. В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, многое даже теми же самыми словами. Хохот до того овладел нами, что половой и наш человек посмотрели на нас, выпуча глаза от удивления, и я боялся, чтобы Вере не стало дурно. Наконец, припадок смеха прошел. Вра попросила себе разогреть бульону, а мы трое, вытаскав предварительно все волосы, принялись мужественно за котлеты" (Аксаков,1989,327).

Не правда ли, в этой предрассветной сцене, талантливо отрежиссированной Гоголем, с её "безумным", "до дурноты", смехом, с половым и поваром, будто сошедшими со страниц "Мертвых душ", к концу её появляется какой-то зловещий, с дьявольским душком оттенок, и вспоминаются слова Достоевского о "страшной смеющейся маске Гоголя". И, спрашивается, каким ещё образом воспитанный и в высшей степени светский человек мог бы ещё поведать читателю о поразившей его выходке Гоголя, а именно он был длинноволосым белокурым человеком, не пожалевшим пряди своих волос ради "дружеской шутки" (это ясно из предтекста и контекста, как ясно и то, что Аксаков это тоже понимал).

Здесь нельзя не обратить внимание на эту особенность Гоголя - магическую силу его личности. Знаменателен сам факт восхождения его на Олимп русской литературы и в высшие круги российского общества, даже если допустить версию о том, что поначалу в свете принимали Гоголя в качестве дежурного шута (мысль. оброненная Смирновой-Россет в своих "Записках"). Более того, то, что на этого "шута" стали потом "молиться", говорит ещё о большем. В жизни, в отличие от литературы, юродивые не делают карьеры.

Почти все современники отмечают могучий дар смеха (т.е. дар вызывать его), причем, по рассказам очевидцев, смех в его произведениях - лишь слабый отзвук, тень эффекта, достигавшегося Гоголем в живом общении. И в это же время, как зачастую, трезво глядя на фразы или ситуации, вызвавшие смех, и смеяться-то было нечему, что нередко с изумлением замечали сами очевидцы. А было - банальность или сальность, или пошлость. или "черт знает что!" (по любимому Гоголя). Не, что-то демоническое, что-то "от черта" было в великом русском писателе. Не зря, говоря о Гоголе, тот же Розанов ежеминутно отплевывался: "Фу, дьявол! Сгинь..."

3. Взгляд изнутри

Теперь попытаемся уяснить себе некоторые внутренние пружины механизма мировосприятия Гоголя как интуитивного интроверта. Юнг говорит о необходимости различения сознательной личности (моё осознание себя) и личности в целом, включающей в себя и бессознательное, которая, поэтому, гораздо шире первой. "Характерное для интровертированного свойство заключается в том, что он, следуя столько же собственной склонности, как и всеобщему предрассудку, смешивает свою сознательную личность со своей личностью в целом в субъект психологического процесса, чем он совершает как раз то, ранее упомянутое субъективирование своего сознания, которое отчуждает от него объект" (Юнг,1992,63).

Это немаловажное положение Юнга должно быть развернуто, ибо он существенно важно в нашей работе. Различение, о котором говорит Юнг, есть граница между двумя видениями мира. Сознательная личность адекватна внешнему миру. Реакции на него живы, а действия разумны, так как "я", глядя в себя и вовне себя, необходимо ограничивает свой взгляд психологически объяснимым, понятным. Это одно видение мира. Оно рационально и руководствуется настоящим по преимуществу.

Второе видение мира, присущее и Гоголю, как раз и возникает при смешении сознательной личности и личности в целом. Границы видения при этом неизмеримо расширяются ("глубины духа" и "вершины духа"- в принципе, понятия-синонимы, но между ними пропасть - весь мир), а изображение становится фантастическим, ирреальным. Вместилища бессознательного - и индивидуального, с его подавленными и комплексами, и коллективного, с его архетипами, содержащими в потенции всю историческую и доисторическую память человечества,- входят в ареал его видения и могут включаться в процесс мировосприятия интроверта. Юнг пишет: "Так как его сознательное отношению к объекту относительно подавлено, то оно идет через бессознательное, где оно наделяется качествами бессознательного"(там же,67). Интроверт "постигает скорее глубины психического мира, чем его поверхность. Решающим является ощущение не реальности объекта, а реальности субъективного фактора, а именно архетипов, которые в совокупности представляют отраженный в зеркале психический мир. Это зеркало, однако, имеет своеобразную способность изображать не современное содержание сознания не в их знакомой нам обыкновенной форме, но в известном смысле под знаком вечности, а именно приблизительно так, как выглядело бы сознание, имеющее миллион лет" (там же,84). Эти качества реализуются во всех аспектах художественного творчества, но прежде всего - в философском пространстве и стиле.

Прообразы-архетипы изначально являются в такой же степени идеями, как и эмоциями, поэтому возможна их разнообразная реализация каждой из психических функций. Каждый художник-интроверт реализует архетип преимущественно под знаком своего функционального типа. Такие мыслительные интроверты, как Ницше и Достоевский, постигали и воплощали архетипы путем философских прозрений. Объект нашего анализа - Гоголь -" прозревал бездны" интуитивно.

Художники-интроверты в своём постижении природы мира и сущности вещей приближаются к "основам бытия" и способны не только задавать "последние" вопросы, но и пытаться отвечать на них. Во всяком случае, они ищут ответы своим творчеством, своей жизнью, так как онтологические сущности для них не отвлеченная потенциальная, но актуальная и в высшей степени жизненная реальность. Это чувствовал в Гоголе Н.Бердяев, писавший: "Гоголя превратили в социального сатирика, в то время как его мучила метафизическая проблема зла. Он видел ложь и зло гораздо глубже преходящих социальных форм" (Бердяев,1991,24).

Необходимость ответа требует категоричности: "да" или "нет", поэтому так характерна для таких художников гиперболизация, дотягивающая изображаемое до окончательных пределов. Это по тому или иному поводу отмечают почти все исследователи Гоголя. Приведем две цитаты. В.Брюсов "Испепеленный"(1909г.): "Все создания Гоголя - мир его грезы, где всё разрасталось до размеров неимоверных, где всё являлось в преувеличенном виде или чудовищно ужасного, или ослепительно прекрасного. Вся жизнь Гоголя - это путь между пропастями, которые влекли его к себе"(Брюсов,1987,148). А.Белый "Гоголь"(1909): "Гоголь оторвался от того, что мы называем действительностью. Кто-то из под ног его выдернул землю: осталась в нем память о земле: земля человека разложилась для него в эфир и навоз; а существа, населяющие землю, превратились в бестелесные души, ищущие себе новые тела" (Белый, 1989,426).

Русские символисты, верные себе, сугубо "символичны" в оценке Гоголя, что, конечно, не мешало высказывать им глубокие мысли.

Юнг в своей работе о психологических типах указывает на несколько моментов творчества художников-интровертов. Так, он пишет о рождении из случайных образов фантомов, начинающих жить своей особой жизнью в художественном произведении: "Для интуиции интроверта ощущение головокружения служит только поводом для немедленной деятельности, она старается заглянуть за него и тотчас воспринимает внутренний образ, который вызвал выражающее явление, а именно головокружение. Она видит образ падающего человека, которого стрела поразила в сердце. Этот образ очаровывает интуитивную деятельность, она останавливается на нем и старается собрать сведения о всех его подробностях. Она прочно удерживает образ и с живейшим участием констатирует, как этот образ изменяется, развивается и наконец исчезает" (Юнг,1992,89).

В.Набоков в своей монографии о Гоголе подробно рассматривает этот феномен творчества интроверта. Из многочисленных примеров Набокова приведём один: "Перед нами поразительное явление: словесные обороты рождают живых людей. Вот пример того, как это делается: "Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням". Передать на другом языке оттенки этого животворного синтаксиса так же трудно, как и перекинуть мост между размытым пейзажем под сереньким небом и пьяненьким старым солдатом, который встречает читателя случайной икотой на праздничном закруглении фразы. Фокус Гоголя - в употреблении слова "впрочем", которое является связующим звеном только в грамматическом смысле, хотя изображает логическую связь, слово "солдаты" дает кое-какой повод для противопоставлению слова "мирные", и едва только бутафорский мост "впрочем" совершил своё волшебное действие, эти добродушные вояки, покачиваясь и распевая, сойдут со сцены, как мы уже видели не раз" (Набоков,1989,584).

Юнг обращает наше внимание ещё на один элемент творчества интровертов, позволяющий отслеживать структурирование архетипов в художественном произведении: "Когда бессознательное хоть немного усиливается, субъективная часть ощущения становится настолько живой, что она полностью покрывает воздействие объекта" (Юнг,1992,86). - Черта, очень характерная для Гоголя. Чего стоит хотя бы "отличнейшая" бекеша со смушками Ивана Ивановича: "Фу, ты пропасть, какие смушки! сизые с морозом! и т.д."(165).

Как же усиливается в образе объекта бессознательное? "Субъективное ощущение вызывает образ, который воспроизводит объект, чем покрывает объект налетом древнейшего и будущего субъективного опыта" (Юнг,1992,85). "Всё древнее нашего бессознательного,- подчеркивает Юнг,- означает грядущее" (там же,70).

В этом коренится способность пророчеств, свойственная интровертам. Они "необходимы в психической жизни народа. Они дают народу пророков" (там же,91). Необходим был и Гоголь русскому народу. И сыграл он в истории России, в чем мы убеждены, не только роль пророка, но и рока.

Чтобы написать комментарий - щелкните мышью на рисунок ниже