Ханин Александр Евграфович

(Адрес почты huricha176@rambler.ru)

нюшка (1994)

(несамостоятельный рассказ. последняя часть "страны мертвых")

- Мы завтра уезжаем, - говорит Мишка, - вот, зашли в гости, как обещали.

Мы стоим на зеленом склоне холма, на узкой террасе возле двух палаток. Рядом с палатками торчит кривое деревце. От деревца к палаткам натянуты веревки, на веревках сушатся разные шмотки и тряпки.

- Вы же только приехали, - смеется Оксана, и смотрит на нас своими зелеными, как малахит раскосыми глазами.

На груди у Оксаны в перевязи из двух платков спит и посапывает симпатичный чумазый карапуз.

- Я бы тоже хотел пожить в Лиське, как вы, с мая по октябрь, - говорит Мишка. – Но работа мешает, дела какие-то…

- Забей, - советует муж Оксаны бородатый сухой мужичок, которого я уже видел где-то, только не могу вспомнить где. - Работай зимой, копи деньги. А весной приезжай в Крым и живи в палатке, пока холода не придут. Вот, мы с Оксаной так и живем. Да и не только мы… А можно всю жизнь просидеть в городе и работать на папу Карла. Парни, вы поймите, чтобы быть счастливым много денег не нужно…

- Я попробую, - говорит Мишка серьезно. – Шурик, доставай, что ли портвейн, а то грустно стало.

- Я вам блины обещала, - говорит Оксана, - так я сейчас напеку. А вы пока мидии почистите.

- А это и есть Нюшка? – спрашивает хозяев Гук, оглядывая зеленый холм и стоящие на склоне и под холмом палатки.

Мы садимся возле палатки, кто на бревно, кто на примятую траву и принимаемся чистить мидии. Муж Оксаны к приходу гостей насобирал их в море целую сумку. Вечереет. Солнце уже ушло за Эчки-Даг. Стрекочут цикады. С холма мне хорошо видна Лисья бухта, изгиб береговой линии и обломки скал, лежащие на мелководье, возле Крабьего мыса. Склон Кара-Дага светится тусклым красноватым светом, словно остывающие угли. Еще полчаса и совсем стемнеет… Я хочу запомнить этот последний вечер в Крыму, хочу, пускай на пару минут, остановить время. Я втыкаю ножик в бревно и отхлебываю из кружки портвейн. Потом закуриваю сигаретку, сижу и смотрю на Лисью бухту и стараюсь ни о чем не думать.

Оксана печет блины на тонкостенной закопчённой сковородке с длинной погнутой ручкой. Она то и дело обжигает пальцы, весело ругается матом и скачет вокруг костра. От сковородки в бледное зеленоватое небо поднимается чад. Потом сразу становится темно, мы сидим кружком возле углей и, подсвечивая себе фонариками, едим блинчики с мидиями.

- Спасибо, все очень вкусно, - говорит Гук, – а почему у меня все время, как будто песок на зубах хрустит?

- Это не песок, - отвечает Оксана, - это жемчуг. Только он очень мелкий.

- А я тут каракурта поймал, - хвастается муж Оксаны и достает из-за бревна банку с крышкой.

Мы освещаем банку фонариками. В банке сидит противный черный паук с тонкими ножками.

- Страшная тварь, - нахваливает паука муж Оксаны, поглаживая свою бороденку, – его яд в пятнадцать раз сильнее, чем яд гадюки. Если такой укусит, можно запросто коня двинуть. Противоядие раньше делали в Ереване, но сейчас, наверно, и у них нет…

- А этот каракурт, он может в палатку забраться? – спрашивает Гук.

- Такой может, - уверенно говорит безымянный Оксанин муж, - запросто заберется, только его и видели.

- Ой, мамочки, я теперь заснуть не смогу! – жалуется нам Наташа.

Чтобы Наташа перестала бояться каракурта, разливаем по кружкам еще портвейна. Мишка достает из чехла гитару, немного подстраивает, откашливается и поет песню рыбака из советского кинофильма «Человек-амфибия»:

Лучше лежать во мгле.

В синей прохладной мгле.

Чем мучится на суровой,

Жестокой проклятой земле.

Будет шуметь вода,

Будут лететь года,

И в белых туманах скроются

Черные города.

Мы сидим на склоне холме, в стрекочущей темноте, и слушаем, как Мишка поет под гитару. У Мишки густой красивый голос. И мне кажется, что песня из старого кинофильма очень подходит для этого вечера и для этого места.

Ни свет ни заря меня будит Мишка.

- Давай, - говорит, - палатку собирать.

- Так еще не рассвело…

- Нам в шесть выходить, - говорит Мишка, - мы с тобой вчера обо всем договорились, а ты уже позабыл. Первый автобус из Курортного в семь пятнадцать. Как раз, пока по камням дочапаем.

- Поедем на втором, - говорю я и накрываюсь спальником с головой.

- А второй автобус только вечером, - говорит Мишка и сдергивает с меня спальник, - и он же последний.

- Ладно, - говорю, - понял.

И вылезаю из палатки. Спросонья зыбко. Над морем стоит лиловая полоска зори. Дует свежий ветерок. Мишка выволакивает из палатки Гук в спальнике и принимается вытаскивать колышки…

Сложив рюкзаки, мы сидим на пляже, зеваем и смотрим, как из-за моря встает сплющенное лиловое солнце, потом идем вдоль берега к поселку. Я иду и засыпаю на ходу. Мишка падает с невысокого обрыва и сам не может подняться, такой у него тяжелый рюкзак, лежит на спине и сучит ногами и руками. Мы с Гук его поднимаем… Заходим за Крабий мыс, бредем мимо эллингов, по пустынной набережной, мимо волноломов… Ждем в Курортном на остановке, на маленькой площади возле продуктового магазина. Лезем с рюкзаками в старенький советских еще времен автобус. Автобус набивается битком. Стоим на задней площадке, словно сардины в банке. Автобус немилосердно трясет, и мы целую вечность тащимся до Феодосии. Сдаем рюкзаки в камеру хранения. Покупаем в симпатичном подвальчике бутылку вина и идем вверх по улице. Забираемся на горку, там, среди каштанов и лип стоит обветшалая и заколоченная церквушка. На ступенях возле этой церквушки распиваем бутылку вина и идем гулять по Феодосии.

…сидим в какой-то столовке. Едим борщ и пьем вино.

Гук смотрит на белый день, который стоит за пыльной стеклянной стеной, на выбеленную солнцем феодосийскую улочку, на фасады старых домов и плачет. По ее загорелым щечкам из-под темных очков текут слезы.

- Не хочу никуда уезжать, - говорит Гук, – я здесь останусь и буду работать официанткой. Вот, в этой столовой.

- Я тоже не хочу уезжать, - говорит Мишка и разливает под столом вино в стаканы…

…мы идем через парк, когда Мишка останавливается и начинает водить носом по сторонам.

- Шашлыком пахнет, - говорит он уверенно, – хочу мяса пожрать. Где-то в той стороне…

Мы лезем через кусты и выходим на детскую площадку.

- Нет, не здесь, - говорит Мишка, и мы идем обратно.

- Слышите, пахнет жареным мясом, - говорит Мишка. – Тут где-то кафе и там жарят шашлык на мангале. Щас, пожрем…

Он уверенно и ведет нас в другую сторону, вскоре кусты расступаются, и мы выходим на какую-то улицу.

- Ой, - говорит Мишка и садится жопой на газон, - ведите меня на вокзал, в комнату матери и ребенка, я что-то сильно устал.

…Вечер. Сквозь зелень стоящих вдоль улицы деревьев хлещет медное солнце. Мишка и Гук на мягких ногах, медленно, словно водолазы по дну, бредут в сторону вокзала. А на заднем плане я с сумками в обеих руках бегаю из магазина в магазин и покупаю в дорогу провиант и выпивку...

…и вот поезд трогается, мы едем вдоль моря, и видим, как за пыльным стеклом, на пляже в косых вечерних лучах запекаются человеческие тела. У Мишки страшно болит голова, он сидит за столиком еле живой. У Гук глаза на мокром месте, она сразу лезет на полку и отворачивается к стене. Когда приходит проводница, я наотрез отказываюсь брать постельное белье, потому что хочу сэкономить немного денег… За окном темнеет, я чокаюсь кружкой с отражением в стекле. От вина я чувствую себя только бодрее. Мне совсем не хочется спать, хочется сидеть у окна всю ночь напролет. Отламываю ножку от копченой курицы, пилю затупившимся ножом помидор. Под столом звенят бутылки в сумках. Я купил в дорогу шесть бутылок вина. Мне должно хватить до Москвы. А еще на станциях можно будет брать пива. Две недели, пока я был в Крыму, я не разрешал себе думать, не разрешал вспоминать о тебе. Мы разминулись на пару дней. Ты тоже была в Крыму и вернулась в Москву, когда я сошел с поезда в Феодосии. Ты, наверное, позвонила мне в тот же вечер. К телефону подошла моя мама, и ты попросила, а позовите Шурика, пожалуйста. А мама сказала, что Саши нет дома, Саша уехал в Крым и будет только через две недели. Вот это номер, сказала ты, растерявшись. А кто его спрашивает? Что ему передать? спросила мама... Когда я думаю о тебе, когда вспоминаю тебя, я словно стою на солнцепеке с закрытыми глазами, и у меня под веками ходит золотой свет и мягкие теплые тени. Я не верю, я боюсь, что тебя нет, что ты понарошку, что это я сам выдумал тебя… В конце лета ты уехала со своими приятелями и подружками в сказочную и словно бы запретную для меня страну. А я пошел к Мишке пить пиво, а потом собрал рюкзак и поехал следом. Это была такая мальчишеская выходка уехать в Крым за пару дней до того, как ты вернулась в Москву. И, как же меня тревожила, не давала покоя мысль, что ты только вчера гуляла среди здешнего лунного пейзажа и забиралась на сгоревшие от зноя спины холмов… Я так люблю тебя, я с ума по тебе схожу, говорю я, чокаясь кружкой с черным оконным стеклом. Я смотрю на Мишку, он спит, и его лицо блестит от испарины. А еще, из-за ночного освещения в вагоне он кажется мне сильно состарившимся. Мне смешно, что Мишка лежит и ничего не знает о тебе. И чтобы не заржать во весь голос, я кусаю костяшки пальцев… Мне осталось всего тридцать шесть часов до Москвы… Нет, уже тридцать два. Уже тридцать… Я то и дело хожу в тамбур курить. Я дую вино всю ночь, но не становлюсь пьяным.

Утром поезд останавливается на каком-то перегоне среди леса. Проводница милостиво выпускают нас из вагона. Я выхожу и сажусь на рельсы с кружкой вина в руке. Мы уже где-то в России. Вдоль железнодорожной насыпи стоят березки в желтой листве. И небо над лесом такое, каким оно бывает здесь осенью. Темно-синее, спокойное и до того высокое, что кружится голова.

февраль 2015

Чтобы написать комментарий - щелкните мышью на рисунок ниже