Рабинович Григорий

Последний бой старшего лейтенанта Федулова

Страшные минуты боя всегда одинаково тягостны и предощущение неминуемого конца если и не своего, то кого-либо из своих товарищей всегда гнетет и рвет душу на мелкие куски.

Но тут все должно обязательно кончиться и кончиться раз и навсегда, потому что нам всем крышка.

Враг не только упорен и напорист, он умен и расчетлив.

Он сметлив и беспощаден, а потому нам с этого пригорка только одна дорога на небеса.

Мы кончили свой земной путь, и нас от всей роты осталось только трое я, Саня Кротов и старший лейтенант Федулов.

И ведь жалко парня напрасно он мучается и тяжкие стоны его вырывают из груди кусок и ведь ясно, что ему совсем мало осталось, а нам тем более при следующей атаке только и останется, что в эту сырую осеннюю землю лечь.

Мы же честно как все воевали, но нас предали все эти душегубы с синими околышами  это они ведь так и выворачивали с корнем весь лучший командный состав, а именно отсюда и безнадежность нашего нынешнего положения.

И тут я спохватываюсь.

У меня впереди только смерть и горе всем родным они ведь даже и извещение о смерти не получат.

А тут как на зло в голову лезут мысли об общем положении, да еще и наружу они отчаянно просятся.

А ведь это трибунал на месте еще до следующей атаки фрицев и Федулову будет плевать, что я пулемет Максим на плечах четыре километра пер, а он только ленты к нему.

Человек он флегматичный и черт его что именно у него сейчас на уме.

Но я могу просто не могу этого не сказать, все душа испеклась под знойным пламенем красных знамен.

И я ору как умалишенный, чтобы перекричать Санины стоны.

- Пока мы здесь помираем все эти гады заседают, жрут и пьют и им не только до нас им и до себя дела нет.

Они до того привыкли перед Сталиным на коленках ползать, что у них и мозгов своих, чтобы об общем положении подумать совершенно так уже не осталось.

- Федулов установился на меня пронзительным и вмиг совершенно так посуровевшим взглядом, и мне сразу стало совсем так, совсем нисколько не по себе.

И даже возникло чувство страха не за себя, а за семью. Федулов он ведь не чужой командир, а свой и если он чудом в этом аду выживет и дойдет до своих ему не будет трудно дать знать кому надо про этот мой выпад в сторону самой наилучшей на свете власти.

Но нет, потухло грозное свечение в глазах командира, и он отвернулся от меня в сторону и весь как-то поник.

И вот он обреченно и как-то даже мурлыкающе нежно заорал мне почти в самое ухо.

-Я тоже так думаю, но мы ведь сейчас не за Сталина и его прихвостней умирать будем, а за родину, а она брат при любом царе все равно одна и ее отдать врагу нельзя.

Мы за нее и перед предками и перед потомками всегда в ответе. Она выстоит и возродится вновь, она нас грудью вскормила, и мы должны за нее головы свои сложить.

И тут я понял, что если и доведётся выжить неважно, где даже в плену и когда-нибудь вернутся домой эти слова и будут тем единственным флагом, который я пронесу свою жизнь.

И вот мне уже за девяносто лет у меня позади плен, из которого я сбежал к партизанам и война и тяжкая мирная жизнь послевоенное время и флаг нашей родины уже другой, но я все еще оглядываясь по сторонам, донес слова Федулова до своих внуков и правнуков.

А все эти мерзкие гады, которые вместе со Сталиным весь же народ тогдашний  языком своим поганым так и косят, так и косят любому врагу охотно бы сапоги до блеска с радостью лизали.

Чтобы написать комментарий - щелкните мышью на рисунок ниже