![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
Зарегистрироваться
Забыли данные? |
ВСЕ АВТОРЫ       ЖАНРЫ       ВНЕШТАТНЫЕ       ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ       РЕКОМЕНДУЮТ       АУДИО
|
  Из цикла «Поэзия Прозы»
 
 
  Всем матерям безвинно
  убиенных детей своих
  посвящает автор
  коленопреклоненно
 
 
 
 Мы молоко из Вологды не возим.
 Мы в Воркуте построили совхозы,
 не два, не три, а дюжину пока.
 А может, скоро их число утроим -
 коровников, питомников настроим,
 чтоб городу – залейся! - молока.
 Мы сена у Тамбовщины не просим.
 Мы сами травы тундровые косим,
 они здесь часто – в человечий рост…
 И вот в такую травяную пору
 направил город армию шахтёров
 в совхоз, на двухнедельный сенокос.
 Мы сколотили добрую бригаду
 (для дела надо, а не для парада).
 Приехали в подшефный свой «Горняк»;
 среди ромашек вздыбили палатки,
 взялись за косы и за сеножатки,
 и закипело дело – только так!..
 
 А солнце незакатное светилось,
 росли стога, ложился в ямы силос…
 Не отставали дамы от мужчин.
 Не только нам досталось в эту пору,
 досталось трактористам и шофёрам,
 не покидавших сутками машин.
 Не знаю почему, но как-то сразу
 мне примелькался допотопный «газик».
 Не столько «газик», - женщина на нём:
 солидная, давно не молодая;
 из-под косынки прядь её седая
 упрямо выбивалась над рулём.
 И взгляд таил ухмылку балагура.
 А звали шоферицу – тётя Шура.
 Она метала шутки по лугам.
 Она здесь полководицей казалась,
 и всё ей безупречно подчинялось.
 А почему? – не понимаю сам…
 Она руководила и басила:
 -Грузи полней, чтоб зря не жечь бензина,
 а то, поди, настроятся дожди,
 тогда не переждёшь их до мороза.
 Эх, и люблю я время сенокоса!
 И что за красотища, погляди!.. –
 Она ко мне как будто обращалась.
 И я в её глазах заметил жалость;
 ту жалось, что на лицах матерей,
 когда от них надолго уезжают,
 когда они любимых провожают,
 и незаметно крестят у дверей…
 
 -Не откажи, родимый, тёте Шуре.
 Давай присядем, по одной искурим.
 Кури мои. Я только «Беломор»
 употребляю с некоторых пор.
 Любил мой Вася эти папиросы.
 Он был шофёром. А потом матросом.
 Мы жили с ним на Волге до войны.
 Построили домишко и хлевишко,
 родили трёх здоровых ребятишек,
  и ни одной девчонки: все – сыны!
 Скажу не для хвальбы, а просто к слову:
 была я работяща и толкова,
 Любила Ваську и его дела;
 не отставать от мужика стремилась,
 и у него шофёрству обучилась,
 и на «права» экзамены сдала…
 
 Но в сорок первом – в пору сенокоса
 отправили любимого в матросы,
 а я осталась с пацаньём одна.
 И накрепко уселась за баранку,
 впряглась в тугую шоферскую лямку…
 А что попишешь?! По стране – война!
 Я непогодь осеннюю месила,
 В разбитый Сталинград зерно возила,
 обратным рейсом – мины и солдат.
 И страшное со мной случилось горе:
 вернулась я однажды на подворье,
 а хаты нет - в неё попал снаряд.
 Влетел он, смертоносный, на рассвете,
 когда спала свекровь, и спали дети,
 и всех накрыл он разом под собой.
 Теперь представь, какое было дело…
 Тогда я жить минуты не хотела,
 но за селом уже метался бой.
 И я в него метнулась как шальная.
 И воевала, продыху не зная.
 Я раненых возила из огня.
 Несчётно раз бывала под обстрелом,
 с утра до ночи смерть в глаза глядела,
 но мне казалось будто я – броня.
 Всё лихолетье об одном мечтала:
 дожить, забыть, и всё зачать с начала;
 уж так у нас в России повелось…
 Но раннею весною в сорок пятом
 мой Вася подорвался под Кронштадтом.
 И снова всё во мне оборвалось…
 
 Я от тоски сюда завербовалась.
 Ушла в себя. И навсегда осталась
 одна как перст. На всей земле – одна.
 А в общем, не одна. Спасают люди:
 они меня жалеют и не судят,
 когда я напиваюсь допьяна.
 Меня в совхоз направили.
 И сразу я получила этот самый «газик»,
 он сделался мне домом и семьёй.
 Рождённый и крещённый после фронта,
 он прожил у меня без капремонта.
 А уж теперь - на пенсию. Со мной!..
 
 -Не откажи, родимый, тёте Шуре.
 Страде конец. Давай ещё покурим.
 Давно мне не случалось поскулить.
 А вот к тебе я сразу пригляделась,
 и вдруг невыносимо захотелось –
 по-бабьи, душу горькую излить…
 А если хочешь, заходи погреться.
 Я не для слова говорю. От сердца.
 Цейлонским чаем с мёдом напою.
 А пожелаешь – выставлю хмельного.
 Но только я сама до выходного –
 ни с Богом, ни с директором не пью.
 Мне отстучало пятьдесят четыре.
 Всего хватает у меня в квартире:
 и мебель, и красивые ковры,
 и шуба, и другие одежонки,
 на чёрный день отложены деньжонки.
 Но смертно не хватает детворы.
 Хочу тебе по совести признаться:
 я в сорок лет придумала отдаться
 лишь только для того, чтобы родить.
 И мужика наметила покраше,
 и в тундру увезла его подальше,
 да не посмела Ваське изменить…
 
 Меняла осень тундровые краски.
 Мы в «газике» тряслись до Сивой Маски,
 ни слова, ни о чём не говоря.
 И только заворожено глядели
 как за семидесятой параллелью
 рождается багровая заря.
 Перекликались в кузове бидоны,
 я на ухабах отбивал поклоны,
 покорно подчиняясь тормозам.
 Потом полез в карман за «Беломором»,
 сам закурил и прикурил шофёру.
 И загрустил по маминым глазам…
 
  Воркута - станция Сивая Маска,
  совхоз «Горняк», август, 1968.
 
 
Купить книги Валентина Гринера |
Авторы | Обсуждения | Альбомы | Ссылки | О проекте |
Программирование |
![]() |