Солнце заплёвано пеплом вулканов,

 джунгли гниют в болотной зыби.

 В ней - армады стегоцефалов

 И разных прочих амфибий.

 Там,

 наводя первобытные страхи,

 встают плауны стеной вдоль дорожек.

 Там динозавры люты как собаки

 и поедают редких прохожих.

 И вот в той незапамятной эре

 на одном из клочочков суши,

 на самом его краю,

 там,

 где развесил могучие ветви столетний хвощ,

 жил питекантроп в пещере,

 холоден, голоден, тощ.

 Нечего есть, костёр вот-вот прогорит,

 и холод такой, что и камни продрогли бы,

 а этот себе в уголке сидит

 и угрюмо чертит петроглифы.

 Он, завывая под нос себе тоненько,

 выводит лапой своей несмело:

 голова – горошинка, пучок соломинок

 и зубы динозаврьи во всю стену:

  «Ах, какой я был статный, двужильный,

  И, стеснясь своей плотской натурой,

  Выпирали совсюду извилины

  Кучерявой моей шевелюрой.

  И когда выходил из дома,

  То всему, что ни есть, на зависть

  Напевал: «Я почти уже homo,

  И хоть немного да sapiens».

  Столько было в той песне шири

  И разнузданности горячей!

  Только, видно, в подлунном мире

  Главная песня –

  Собачая,

  Покуда неизвестный зверь

  В клубах дорожной пыли

  Не ввалится без стука в дверь,

  Как - будто свет врубили.

  И пусть оно саблезубо малость.

  Пусть развития стадии ранней.

  Лишь бы только вовсю улыбалось

  Всею рожей своей обезьяньей».