Мороз крепчал. Он кожу жёг сердито.

 А нас врага учили побеждать.

 И батальон валился, как убитый,

 Лишь только выпадало нам поспать.

 Мы под брезентом стынущим лежали,

 На снег стеля лишь драную массеть.

 Мы сапоги в костёр ночной совали,

 Чтоб хоть немного ноги обогреть.

 Офицерьё орало: «По машинам!»

 И снова вой охрипшего движка.

 По кузову гремят, катаясь, мины.

 На автомате стылая рука...

 В худых шинелях серых, как на фронте,

 Мы каменные грызли сухари.

 Но издевался ротный наш Леонтьев,

 Заглядывая в кузов:

 «Не курить!»

 А сам курил большие сигареты...

 Мы в рот ему глядели, затаясь.

 Нам были сигареты – как конфеты,

 А он бросал окурки в снег и грязь.

 И были мы убить его готовы,

 Без курева почти что третий день.

 И Лёшка, мой приятель из Ростова,

 Молол нам анекдотов дребедень.

 Ползла колонна мимо строгих зданий,

 Коптя соляркой, жителей глуша.

 И мы кричали немцам: «Битте, айне,

 Камраден, цигаретте!»

 Ни шиша...

 Камрады шли, набычившись, как волки,

 Как будто ты залез к нему в карман.

 ...А ночью мы рванули в самоволку,

 В гаштет немецкий, то есть, ресторан.

 Сжимая в кулаке немытом марки,

 Мы влезли в зал. Оружие при нас...

 И что-то хрипло по-немецки каркнул

 За стойкою дебелый рыжий «Ганс».

 Небось, припомнил, сука, сорок пятый,

 Когда стрелял в нас с крыш его пахан.

 И я ему швырнул дензнак помятый

 И нацедил он нам по триста грамм.

 А фрицы густо стойку облепили,

 Смотря на нас, как будто на зверей.

 И мы по триста с Лёшкой проглотили,

 По кружке пива выдули скорей.

 Мы делали всё это торопливо,

 Как воры, утираясь рукавом.

 А немцы нам ещё совали пива,

 Всё время повторяя: «Битте, ком!»

 Они на нас насели, словно мухи,

 Они нас угощали, как не пить?

 Один совал какой-то бормотухи,

 Другие предлагали закурить.

 И пили мы за два пропащих года,

 И за девчат, что нас не дождались,

 В кругу людей чужого нам народа,

 Чья нам вовек чужая будет жизнь.

 Но нас сюда пригнали в эшелонах

 Вытаптывать их чистые поля,

 Рубить на топку буки их и клёны,

 Берёзы и дубы, и тополя.

 И зариться на девушек их, женщин,

 На танках перепахивать сады...

 И немцы, как бы мстя за пораженье,

 Нам подливали огненной воды.

 Они нас накачали – будь спокоен!

 Шипя вдогонку злобно: «Русишь швайн!»

 ...Мы шли безлюдной гулкой мостовою,

 Грозя кому-то, вывески круша.

 Не засветил никто за ставней окон,

 Зияли звёзды росчерком от пуль...

 По мостовой от снега грязно-мокрой

 Вышагивал навстречу нам патруль.

 Нас отвезли тотчас в комендатуру,

 И в ту же ночь запёрли на «губу».

 И я смалил припрятанный окурок,

 Жгя пальцы им и верхнюю губу.

 И дым учуяв в стылом каземате,

 Мне прапор-чурка челюсти считал.

 И выражался, сука, русским матом...

 Я не стерпел, я тоже ему дал!

 4 марта 1986 г.