Дон Эллиот

Дума

 ДУМА

 Печально ль я гляжу на наше поколенье?

 Сказать по правде, - я не знаю сам.

 Двадцатый век кончается. И зренье

 Готово схоронить его. А там, -

 В грядущем веке что я наблюдаю?

 А то же, что присуще всем векам:

 Счастливцев смех, несчастные рыдают;

 От суеты покоя нет ногам;

 Ничтожествам, как прежде, рукоплещут;

 Великие умы горят в тоске

 По жизни неземной, по жизни вещей,

 Что от людей, как вечность, вдалеке;

 Так же в гробы покойников там сложат;

 И так же женщины при родах там кричат;

 И войны там на здешние похожи:

 Они всегда идут ради деньжат;

 Богатые грызут друг другу глотки;

 А беднякам, как прежде, нет житья;

 И яйца там кладут на сковородки,

 Чтоб их зажарить; так же там и я,

 Как и сегодня, мысли в лоб вгоняю,

 (Хотя, скорее, все наоборот);

 И звезды в небе так же там сияют;

 И так же там встречают новый год;

 По-прежнему там солнце на рассвете

 Встает, зевая, чтоб продолжить путь

 По небу в золотой своей карете,

 Чтобы в конце пути сего заснуть;

 И птицы там по-прежнему летают

 Зимой на юг, весною к нам, сюда –

 На север, где цветы уж зацветают,

 Тают снега и вновь течет вода;

 По-прежнему влюбленные там бродят,

 Прижавшись друга к дружке, как всегда

 Поискренней и, видимо, находят

 Тем самым, что любовь – не ерунда;

 Науки так же учат очерствленью;

 В церквях же полумрак и пустота:

 Монахи в рясах черных на моленье

 У Бога просят, чтобы суета

 Держалася от них как можно дальше,

 Ибо: «мы все не от сего мира»,

 Ибо: «мы все не любим мира фальши…», -

 По окончанье: «Господу ура!!!»;

 Небесные же братья жизнь земную

 Просматривают, словно в микроскоп,

 Летая на тарелках впрополую

 По всей планете, редко мыча: «стоп»,

 Не удивляясь странному порядку

 Здесь, - посреди затерянных миров

 Царящему незыблемо и гладко

 Огромное количество годов:

 Уже никак не меньше многих тысяч,

 Иль даже миллионов… и они,

 Уж вдоволь насмотревшись, мчатся в выси,

 Чтоб рассказать своим про наши дни;

 Там правда, как и прежде, не в почете,

 За то, кто лжет, тому Земля, - что рай, -

 Повсюду он как свой, везде при счете,

 И подают при встрече каравай;

 Кто трудится и потом добывает

 По крошке хлеб – того зовут глупцом;

 А кто и не потеет, да едает, -

 Того зовут, как барина, отцом, -

 С улыбкой – вслух, сквозь зубы – подлецом;

 Воры воруют, как и прежде, ночью,

 (Хотя порой не грех и по утрам,

 Тем боле, если как бы между прочим), -

 В любом столетье на Руси ворам

 Жилось вольготно, любо и прекрасно,

 (Можно подумать: Русь – страна воров?),

 Боролись с ними все, правда, напрасно –

 Об этом вслух не стоит, меньше слов,

 А то еще посадят за решетку

 За разглашенье тайны государств.

 (В темнице же сидеть мне нету толку,

 Хотя на воле тоже нет пространств).

 Короче, я не в меру разболтался.

 Пора убавить мыслей тщетный ход!

 Надеюсь, что какой хоть след остался

 У вас от этих мыслей, что вразброд

 В моей главе так бурей появились,

 (Не знаю я – зачем и почему),

 И на бумагу вылились, и скрылись

 Опять туда, где не достать уму…

 2

 Но нет... Но нет! Я в это не поверю.

 С иронией я это написал.

 Я чувствую, - он близится, он зреет

 Мир обновленный. Час уже настал.

 И в нем не будет места ухищреньям,

 И глупости людской, и пустоте,

 В сердцах царящей, так же преступленьям

 С намерением добрым в наготе,

 И простодушию, и пошлости бесстыдной,

 Иронии, сатире: чувствам тем,

 Во все века что были благовидны,

 Что порождали множество проблем,

 И ныне порождают. Только это

 Достигнется не сразу, не везде,

 А постепенно, в месте святом где-то…

 Но перед этим быть большой беде,

 Большой беде, что умертвит уродство,

 Поднимет шум, стремленье к бытию,

 Где места нет стихийности и бродству,

 А есть лишь поклонение огню,

 Что никогда не гаснул и не гаснет…

 Но, наконец, он плавно озарит

 Собою мир, и станет в мире ясно,

 И зло с добром он тихо примирит,

 И растворит в себе. Преобразится

 Судьба людская в этих временах,

 И поэтапно мир наш обновится, -

 То в зеркале я вижу и часах…

 из 8 альбома (1997 год)